его развеять. «Поделом ей, — говорил он себе, — нечего было совать нос в чужие отношения». Он чувствовал, что вполне отмщен за то смятение, в которое повергла его угроза рассказать обо всем леди Харриет, за унижение, которое он испытал, когда услышал из ее не терпящих кривды уст, в каком тоне говорили о нем она и Синтия: одна — с сильнейшей неприязнью, другая — с очевидным презрением. Кроме того, начни мистер Престон опровергать эти слухи, сплетницы начали бы докапываться до истинной подоплеки, выплыли бы на свет его бесплодные попытки уговорить Синтию не разрывать помолвку, а это было ему совсем ни к чему. Он злился на себя за то, что не в силах был разлюбить Синтию, — разумеется, любил он ее на свой особый лад. Он говорил себе, что многие куда более родовитые и состоятельные женщины сочли бы за честь выйти за него замуж; были среди них и весьма недурные собой. Он задавался вопросом: почему он, глупец, продолжает цепляться за эту бесприданницу, да к тому же еще и ветреницу? Ответ был с точки зрения логики самый дурацкий, однако спорить с ним было трудно. Синтия была Синтией, и даже сама Венера не способна была ее заменить. В этом, и только в этом мистер Престон оказался куда более порядочным, чем многие достойные люди, которые в поисках подходящей невесты с легкостью переключаются с недоступного на доступное и стараются не давать особой воли ни чувствам, ни фантазиям, пока не найдут женщину, которая сама даст согласие стать их женой. Мистер Престон знал, что никто и никогда не заменит ему Синтию, однако порой на него накатывала такая ярость, что он готов был пронзить возлюбленную кинжалом. Следовательно, Молли, вставшая между ним и предметом его чаяний, не могла рассчитывать ни на его благоволение, ни уж тем паче на его содействие.

И вот настал момент — причем с того чаепития у миссис Доус прошло совсем немного времени, — когда Молли поняла, что на нее смотрят косо. Когда внучка миссис Гудинаф остановилась, чтобы поговорить с Молли на улице, пожилая дама тут же утащила ее прочь, а от задуманной ими долгой прогулки вдвоем девочку заставили отказаться под явно надуманным предлогом. Некоторым своим подругам миссис Гудинаф объяснила свои действия в следующих словах:

— Я, знаете ли, не стану попрекать девушку тем, что она встречается со своим миленьким во всяких разных местах, — пока об этом не пойдут разговоры, а вот уж если они пошли — а о Молли Гибсон сейчас кто только не судачит, — то мой долг перед Бесси, которая доверила мне Аннабеллу, сделать так, чтобы дочку ее не видели вместе с девицей, которая умудрилась стать предметом пересудов. У меня такое правило, очень, кстати, по-житейски мудрое и надежное: блюди себя, чтобы о тебе не пошли разговоры. А уж если о которой они пошли — чем дальше будут от нее держаться друзья, пока все не стихнет, тем лучше. Словом, я и близко не подпущу Аннабеллу к Молли Гибсон, по крайней мере не в этот ее приезд.

Обе мисс Браунинг довольно долго оставались в неведении относительно того, что злые языки нашептывают про Молли. Мисс Браунинг была известна как «дама с характером», и все, кто принадлежал к кругу ее общения, старались, дабы не допускать проявлений этого характера, ни полусловом не очернить ни единого из тех, кого она приняла под свою эгиду. Сама она могла обрушивать на своих подопечных любые упреки; она даже похвалялась тем, что никогда их не щадит, но другим не прощалась ни малейшая оговорка, ни малейший намек в их адрес.

Но мисс Фиби не вызывала такого священного трепета, и основная причина, по которой до нее позже других дошли слухи, касающиеся Молли, заключалась в том, что, не будучи розой, она обитала в непосредственной близости от розы. Кроме того, она была натурой столь ранимой, что даже толстокожая миссис Гудинаф опасалась передавать ей слухи, которые могли бы ее расстроить. Но случилось так, что миссис Доус, поселившаяся здесь совсем недавно, в невежестве своем сослалась в разговоре на заполонившие городок сплетни, твердо убежденная, что мисс Фиби все об этом известно. Мисс Фиби засы́пала ее вопросами, чуть не со слезами на глазах заверяя в полной своей неспособности поверить в полученные ответы. После чего она проявила истинный героизм и дня четыре-пять хранила все, что узнала, в тайне от своей сестры Дороти, но однажды вечером мисс Браунинг напустилась на нее со следующими упреками:

— Фиби! Ты что-то совсем развздыхалась, а я хочу понять, есть у тебя к тому повод или нет. Если есть — выкладывай все напрямую; если нет — немедленно прекрати, а то усвоишь очередную дурную привычку.

— Ах, сестра! Ты полагаешь, что мой долг — рассказать тебе все как есть? Это было бы великим утешением! И все же лучше не стоит, это причинит тебе такое огорчение!

— Вздор. Я ко всему готова, ибо так часто размышляю о возможных невзгодах, что, полагаю, в состоянии принять любую дурную новость с внешним спокойствием и внутренним смирением. Кроме того, когда вчера за завтраком ты сказала, что собираешься посвятить весь день наведению порядка в своем комоде, я сразу поняла, что над нами нависла какая-то беда, хотя, конечно, и не могла оценить, сколь она велика. Что, Хайчестерский банк лопнул?

— Вовсе нет, сестра! — отозвалась мисс Фиби, пересаживаясь поближе к мисс Браунинг на диван. — Неужто ты и правда могла такое подумать? Уж лучше мне тогда было сразу сказать тебе все начистоту, ты бы не мучилась такими страхами!

— Так учти это на будущее, Фиби, и никогда ничего от меня не скрывай. А то по твоему поведению я и правда решила, что мы разорены: ты не прикасаешься за обедом к мясу и постоянно вздыхаешь. Ну, так в чем дело?

— Уж и не знаю, как тебе и сказать, Дороти. Право, не знаю. — Мисс Фиби заплакала; мисс Браунинг как следует встряхнула ее за плечо:

— Сперва скажи, что к чему, а там плачь, сколько тебе вздумается; сейчас не время для слез, детка, я и так уже как на иголках.

— Молли Гибсон опозорила себя, сестра. Вот в чем дело.

— Молли Гибсон не совершала ничего подобного! — возмущенно возгласила мисс Браунинг. — Да как ты смеешь повторять подобные сплетни про дочь бедняжки Мэри? Чтобы больше я никогда не слышала от тебя ничего подобного.

— Но я-то в чем виновата? Мне сказала миссис Доус, а она говорит — в